-
Оглавление
Следите за обновлением блога в соцсетях ;)
Подписывайтесь и смело добавляйтесь в друзья! :-)
By logging in to LiveJournal using a third-party service you accept LiveJournal's User agreement
Category was added automatically. Read all entries about "история".
…для югославов Москва была не только политическим и духовным центром, но и воплощением абстрактного идеала – «бесклассового общества»…
…Сталин был не только неоспоримым гениальным лидером, он был олицетворением самой идеи и мечты о новом обществе…
…хозяин [Сталин] выглядел проще всех. Сталин был в маршальской форме, мягких сапогах и без каких-либо наград, кроме «Золотой Звезды» Героя Советского Союза на левой стороне груди. В нем не было ничего искусственного, никакого позерства. Это был не тот величественный Сталин, который смотрел с фотографий или экранов хроникальных фильмов – с твердой, уверенной походкой и позой. Он вертел в руках трубку с белой отметкой английской фирмы «Данхилл» или же синим карандашом рисовал окружности вокруг слов, обозначавших главные темы беседы, которые он потом вычеркивал косыми линиями по мере того, как каждая часть беседы подходила к концу, и, поерзывая в кресле, все время поворачивал голову то в одну сторону, то в другую.
Меня удивило и другое: он был очень маленького роста и не слишком хорошо сложен. Туловище его было коротким и узким, а ноги и руки слишком длинны. Его левая рука и плечо казались какими-то негибкими. У него было довольно большое брюшко, волосы редковаты, хотя голова не была совершенно лысой. Лицо его было белым, а щеки румяными. Позднее я узнал, что цвет лица, столь характерный для тех, кто подолгу сидит в кабинетах, в высших советских кругах был известен как «кремлевский цвет лица». Зубы были черными и редкими, загнутыми внутрь. Даже его усы не были густыми или жесткими. И все же голова была неплохой; в ней было что-то от народного, крестьянского, что-то от отца семейства – с этими желтыми глазами и смесью суровости и плутоватости.
В первые дни моей работы я десятки раз в день хожу к Сталину докладывать ему полученные для Политбюро бумаги. Я очень быстро замечаю, что ни содержание, ни судьба этих бумаг совершенно его не интересуют. Когда я его спрашиваю, что надо делать по этому вопросу, он отвечает: "А что, по-вашему, надо делать?" Я отвечаю[...] Сталин сейчас же соглашается: "Хорошо, так и сделайте". Очень скоро я прихожу к убеждению, что я хожу к нему зря и что мне надо проявлять больше инициативы. Так я и делаю. В секретариате Сталина мне разъясняют, что Сталин никаких бумаг не читает и никакими делами не интересуется. Меня начинает занимать вопрос, чем же он интересуется.
Какие же у Сталина страсти?
Одна, но всепоглощающая, абсолютная, в которой он целиком, — жажда власти.
То есть то, что было для меня ясно еще 1930 году и в чем я не сомневался, а именно, что Сталин в нужный момент его [Троцкого] убьет (а с началом войны для Сталина это принимало характер срочности). Троцкий "начинал принимать всерьез" лишь незадолго до своей смерти. [...] А нельзя было просто сообразить, что такое Сталин? Какая поразительная наивность и какое непонимание людей!
В декабре 1924 года я совершаю короткое путешествие, которое производит на меня сильное впечатление. Я за границей первый раз, и вижу нормальную, человеческую жизнь, которая совершенно отличается от советской. [...]
Я не сразу к этому привыкаю. В Норвегии [...] сотрудник посольства снимает теплый вязаный пиджак, кладет его у дороги на камень, пишет что-то на бумажке, кладет бумажку на пиджак и фиксирует ее камнем. Я интересуюсь:
— Что вы делаете?
— Очень жарко, — говорит мой спутник.
— Я оставил пиджак. Когда будем спускаться, я его возьму.
— Ну, — говорю я, — плакал ваш пиджачок, попрощайтесь с ним.
— А нет, — говорит сотрудник посольства, — я оставил записку: пиджак не потерян; просят не трогать.
Я смотрю на это как на странный фарс. Дорога оживленная, ходит много народу. Мы спускаемся через два часа — пиджак на месте. Сотрудник объясняет мне, что здесь никогда ничего не пропадает. Если в городе случается кража, в конце концов выясняется, что виновник — матрос с иностранного парохода.
[...]На обратном пути я проезжаю советскую границу у Белоострова — до Ленинграда 30 километров. Проводник напоминает: «Граждане, вы уже в советской России — присматривайте за багажом».Я смотрю в окно на пейзаж. Одна перчатка у меня на руке, другую я кладу на сиденье. Через минуту я смотрю и обнаруживаю, что эту другую перчатку уже сперли.